Как правило, понятие модернизации ассоциативно чаще всего соотносится с таким явлением, как прогресс. Однако непосредственная реализация модернизационных стратегий далеко не так проста, как может показаться на первый взгляд. Она сопряжена с целым рядом особенностей и противоречий. Одной из таких особенностей является тесное переплетение процесса модернизации с таким, казалось бы, несочетаемым явлением, как консерватизм.
В данной статье мы как раз и попытаемся разобраться в том, насколько модернизация может быть соотнесена с консерватизмом, а также выявить, каким образом они нашли отражение в истории Казахстана. Для этого, в первую очередь, необходимо определиться в терминах. Вначале мы попытаемся смоделировать некий «идеальный» тип данного явления и проследим, каким образом оно возникло, развивалось и трансформировалось. В переводе с латинского языка слово conservare обозначает «сохранять, беречь, оставлять невредимым, хранить». Само слово находится как бы в настоящем времени, которое проверено опытом, ценно само по себе и поэтому должно быть сохранено сейчас, здесь и теперь. Необходимо сразу оговориться, что феномен консерватизма в современном понимании трактуется или как течение общественной мысли и идеологии, или как социально-психологическое явление.
Если мы обратимся к различным словарям советской эпохи, то понятие «консерватизм» характеризуется в них исключительно как «противостоящее прогрессивным тенденциям социального развития». Среди основных характеристик упоминается «вражда ко всему новому, передовому», «враждебность и противодействие прогрессу, приверженность традиционному и устаревшему»1. В принципе, такое определение соответствует представлениям о линейно-поступательном характере развития мировой истории, которые господствовали на протяжении длительного времени в советской общественно-политической мысли. Отказ от одномерного подхода к исторической действительности, признание многовекторности развития продемонстрировали, что реальная жизнь гораздо многообразнее. При этом негативно-эмоциональный подтекст данного понятия продолжает сохраняться и по сей день, как в повседневно-обыденной, так и в научной лексике. С понятиями «консерватор» и «консерватизм» связывают обычно давно отжившее, тянущее назад, препятствующее движению вперед, требующее срочной замены и т.д. На самом деле, ситуация выглядит несколько иначе, и мы попытаемся в ней разобраться.
Идея консерватизма возникла в античности, хотя с периода новой истории родиной классического политического консерватизма признана Англия. Платон и Аристотель выработали ряд государственно-правовых принципов, которые и легли в основу консерватизма как общественно-политической теории. Во времена Французской революции термин «консерватизм» стал активно использоваться как политическое понятие. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что данный термин применялся как к сторонникам сохранения революционных завоеваний, так и к защитникам предшествующего политического строя. С 30-х годов XIX в. понятие «консерватизм» стало употребляться в качестве характеристики определенного рода политических убеждений и, соответственно, заняв собственное место в англо-американском политическом лексиконе, постепенно проникло в русский язык2.
Среди множества определений консерватизма в политологическом энциклопедическом словаре приводится следующее: «умонастроение, присущее достаточно широким общественным группам, оформленным политическим силам, а также определенным индивидам. Оно характеризуется приверженностью традициям, стабильности, упорядоченности, отвергает революционные настроения и с сомнением оценивает реформистские импульсы. Такое умонастроение считает принципиально недостижимым установление разумного социального порядка по заранее немеченому плану, склонение к признанию необходимости «органического» строения общества и «естественного» его развития»3. Часть исследователей признает консерватизм только направлением общественно-политической мысли. Другие авторы воспринимают консерватизм как особую систему «воззрений в отношении окружающего мира, тип сознания и политико-идеологических ориентаций и установок»4. На наш взгляд, термин «консерватизм» сегодня можно трактовать более широко — и как стиль мышления, и как комплекс поведенческих социокультурных установок, и как политическую идеологию. Все в совокупности позволит лучше понять происходящие процессы в исторической реальности.
По утверждению М.Б. Смолина, «консерватизм является психологическим элементом любого государства, с потерей которого государственная организация обезоруживается, чахнет и умирает»5. Существующая в обществе система ценностей и религиозно-нравственное мировоззрение, на первый взгляд, консервируют форму государственных и правовых отношений. В то же время развитие происходит, но может быть не столь динамично, а значит, «визуально» незаметно, как в ситуации, при которой вершатся коренные преобразования. В процессе модернизации стремление к преобразованиям является ведущим вектором развития, и консервативные тенденции постепенно превращаются в некую идеологическую систему — направление общественно-политической мысли, противостоящее влияниям извне. Главное отличие состоит в том, что консерватизм — явление внутреннего порядка, а модернизация, в контексте нашей проблемы, — явление внешнего воздействия со стороны каких-либо политических сил, элит, государственных режимов, процесса глобализации в целом. В отдельных эпизодах собственная политическая элита сама может стать инициатором преобразований. Но в любом случае, либо она сама была объектом воздействия неких внешних сил и находилась под позитивным впечатлением положительных результатов, к которым пришли соседи, либо пришла к осознанию необходимости перемен исключительно в результате собственной эволюции. Так, например, в попытке найти ответ на вопрос, что же стало причиной возникновения такого явления в общественно-политической жизни, как просвещение, все разнообразие мнений можно суммировать в два основных тезиса: 1) просвещение — это только реакция на процесс отставания от развития соседей; 2) его появление есть результат естественной эволюции внутренних процессов развития. Ответ не может быть однозначным, скорее всего, он будет сочетать в себе два вышеупомянутых тезиса.
Подводя некоторые итоги нашим теоретическим рассуждениям, необходимо отметить, что в основе консерватизма лежат особый тип мировоззрения, опирающийся на традиционализм, практицизм, иерархичность мышления и социума, и, что особенно важно в контексте нашей темы, ориентация на эволюционный характер преобразований. Все страны, где модернизация ставила под угрозу существование традиционных ценностей, проходили через этапы, когда дорефлексивная культурная традиция трансформировалась в собственную доктрину будущего развития. Анализ данной тенденции нашедшей своё отражение и в развитии Казахстана, посвящен второй раздел нашей статьи.
Эпоха нового времени привнесла в жизнь казахского общества кардинальные трансформации, постепенно разрушив традиционный жизненный уклад. В то же время модернизационные процессы способствовали переходу от синкретической интеллектуальной деятельности к профессионально-интеллектуальному творчеству. Интеллигенция стала инициатором выбора жизненных стратегий общества. В силу своей неоднородности выбор поведенческих моделей был различным. Консерваторы XIX в., к которым чаще всего относят поэтов эпохи «Зар-Заман», были сторонниками сохранения, а главное, репродуцирования опыта предшествующих поколений в каждодневной практике. Под их непосредственным влиянием впоследствии сформировалась консервативная форма политического поведения, проявившаяся в тактике постепенного ухода от действительности через усиление чувства религиозности, так как страх перед будущим брал верх. Кризис кочевья заставлял авторов отчаянно критиковать соплеменников, хотя и по разным поводам. Страх перед новациями еще более усугублял ситуацию. Религиозное (исламское) совершенствование личности — вот единственное условие некоторого продления жизни нации, с робкой надеждой на самосохранение. Именно такой была основная идея произведений поэтов эпохи «Зар-Заман».
Дело в том, что постепенно в сознании людей, находящихся в состоянии затяжного кризиса, начинает меняться представление о времени как таковом. Оно перестает восприниматься линейно, становится прерывистым и многообразным. И если поэты эпохи «Зар-Заман», понимая, что возврата к идеализированному прошлому нет, хотели бежать, но не знали куда, так как перспектива будущего только пугала их своей неизвестностью, то просветители, иначе воспринимая историческую динамику, не только допускали, но и приветствовали движение вперед.
Исторические процессы нового времени, вызовы модернизации и той особой ситуации, в которой оказались тюркские народы России к концу XIX в., привели к формированию такого либерального общественно-политического движения, как джадидизм, которое постепенно распространилось и в среде казахской интеллигенции. Большинство тюркских народов болезненно реагировали на те унижения, которыми была полна их повседневная жизнь в российском государстве, на притеснения в экономической и культурной сфере. Главной опорой в их борьбе за равноправие становились ислам и тюркизм. Панисламские устремления находили поддержку в зарубежном мусульманском мире. Эта идеология была более традиционной, тогда как пантюркизм в конце XIX в. считался некоей идеологической новацией. Идеолог джадидского движения в Российской империи Исмаил-бей Гаспринский так сформулировал нравственный императив, обращенный к народам тюрко-исламского мира: «Dilde, Fikirde, Iste birlik» («Единство в языке, вере и делах»)6. Джадиды, основываясь на идее опоры на исламскую религию и народные традиции, призывали применять все научно-технические достижения мировой цивилизации, дабы не оказаться на обочине мирового развития. Началом всех будущих преобразований они считали школу, уделив данной проблеме огромное внимание не только в своих теоретических трудах, но и в повседневной практике учительствования, при создании школьных учебников и программ и т.д.
Мусульманская элита Казахстана рубежа XIX – начала XX вв. была на стороне эволюционных, поступательных преобразований общества с опорой на ислам и традиции, хотя она и не представляла собой некую единую социальную группу. Дело в том, что к мусульманской элите в разное время относились и просветители, и так называемые консерваторы, и джадиды. Каждая группа предлагала собственную эволюционную модель дальнейшего развития кочевого социума. При этом все они допускали только поступательное, соответствующее исламу и народным традициям развитие. Правда, можно назвать некоторые отступления от такого понимания дальнейших перспектив развития казахского общества. Например, хорошо известна критическая позиция Ч.Валиханова по отношению к исламу, но приоритет народных традиций и, в определенном смысле, верность идеалам предков для него были основой любых преобразований. Отличались позиции национальной элиты и по отношению к русскому языку, который распространялся все стремительнее среди населения и, в определенном смысле, становился источником успеха, карьеры, богатства и жизненных перспектив. Для той части общества, которая была уже интегрирована в общероссийский контекст, отношение к русскому языку было достаточно утилитарным. Русский язык для них был, прежде всего, средством выхода на новый уровень развития, инструментом, который поможет подключиться к информационным каналам и в дальнейшем интегрироваться в общемировое пространство. Правда, осмысление этих процессов, понимание степени их воздействия на население пришло далеко не сразу. Как, в прочем, и сегодня весьма туманными остаются перспективы массового изучения и распространения английского языка, его влияния на общественное сознание и дальнейшие перспективы развития нации7. Похоже, что история в этом плане искушает нас вторично.
Особенность казахской консервативной мыслизаключалась прежде всего в том, что она являлась одновременно и реакцией на происходящие модернизационные процессы, и её прямым следствием, поскольку все теоретические основы заимствовались чаще из книг российских, реже — европейских мыслителей, тексты которых обычно постигались в русском переводе. Это был своего рода «перевод с перевода», что неизбежно влекло за собой определённые трансформации, как смысловые, так и ценностные. Перевод сам по себе не есть оригинал, а с каждым последующим переводом читающий практически полностью теряет связь с первоисточником, так как вновь создаваемый текст обрастает иными контекстами, привнесёнными переводчиком, его общественно-политическими и личностными характеристиками и т.д. Эта особенность наблюдается даже при сохранении максимальной близости к оригиналу, а что говорить о вольных переводах... и т.п.
Необходимо также заметить, что любые теоретические построения казахской интеллигенции начала и конца ХХ в. были связаны с проблемой обретения политических свобод и процесса нациестроительства. Создание собственной государственности, возвращение самоуважения будущим гражданам, интеллектуальное совершенствование общества, развитие его скрытых потенций в поиске новых жизненных стратегий взамен кочевых — вот основные проблемы, обсуждаемые национальной интеллигенцией. И, что самое главное, апелляция к прошлому, лучшим поведенческим образцам настоящих патриотов Тюркского эля и Казахского ханства была в основе практически всех подобных рассуждений. Значит, можно говорить о синтезе двух, казалось бы, взаимоисключающих понятий — модернизации и консерватизма в казахской общественно-политической мысли.
Еще одной особенностью проявления консервативной мысли на пространстве Казахстана было то, что различные, в том числе консервативные, теоретические установки российских мыслителей и государственных деятелей во многом определяли ход исторических преобразований в крае. Русский консерватизм второй половины XIX в. существовал в двух направлениях — либерально-консервативном, представителями которого были А.Д.Гавердовский, К.Д.Кавелин, Б.Н.Чичерин, и консервативно-охранительного, в лице М.П.Каткова, К.П.Победоносцева, Л.А.Тихомирова и других. Для либерально-консервативном направления основным был вопрос соотношения традиций и новаций. При их умелом сочетании, считали представители данного направления, можно избежать конфликтов при решении многих проблем современности. По мнению сторонников консервативно-охранительного направления, прежде всего, необходимо было строго соотносить все нововведения с существующей политической системой и традиционной социальной структурой российского общества. Основой прогресса, в соответствии с их теоретическими установками, являются духовно-нравственное совершенствование личности и морально-нравственная эволюция общества, заключавшаяся в духовном обновлении всех сословий. Признавая огромное влияние российской общественно-политической мысли, невозможно не заметить, что подобные идеи постепенно выкристаллизовывались и в казахском обществе. Хотя наполняемость потока распространения этих идей, уровень и качество теоретизирования, а также степень их влияния на общество весьма отличались от российской действительности.
Исключительная роль государства признавалась обоими российскими течениями, представители которых были сторонниками сохранения в России самодержавной формы правления. В то же время перспективы развития самодержавия они видели по-разному. Если охранители были сторонниками укрепления идеологических и практических основ самодержавия, то либералы предполагали эволюционную линию развития самодержавия по пути формирования конституционного строя посредством установления гражданско-правовых отношений в обществе, внедрения отдельных элементов представительства в систему государственного управления. Основной целью проекта либералов было создание в России прочного гражданского общества с опорой на средний класс, в качестве социальной основы которого будет обновленное крестьянство. Судьба крестьянской общины при этом оставалась под вопросом, так как тут позиции либералов расходились.
Необходимо заметить, что в полной мере специфика национальных окраин практически не бралась во внимание ни одним из политиков как в досоветский, так, впрочем, и в советский периоды. Даже этнографическое изучение окраин еще только начиналось и развивалось в основном на энтузиазме исследователей-одиночек. Только в 1845 г., когда было образовано ИРГО, данный интерес был институционализирован. Была создана разветвлённая, динамично развивающаяся система академических учреждений, основной целью которых было изучение народов России. Накопление определенного багажа этнографических сведений привело впоследствии к созданию теоретических трудов. В то же время недостаток эмпирических сведений и теоретических трудов по ряду проблем сказывается до сих пор.
Впоследствии эти и другие идеи активно развивались, но с победой большевистской революции была установлена диктатура пролетариата, со всеми вытекающими из этого обстоятельствами. Причем большевики, сделав упор на наследстве 60-х годов XIX в., избрали (а точнее, «изъяли» для партийного использования) линию революционных демократов, которая уже в 30-е годы была канонизирована как предпосылка русского марксизма.
Тем самым можно резюмировать, что параллельно существовало две тенденции развития — центростремительная и центробежная. Центростремительная составляющая характеризует всю направленность миросозерцания, всех творческих и исследовательских усилий, всех ценностно-смысловых ориентаций вглубь, на осмысление исторически укорененных процессов национального развития, на закрепление традиций, на самосохранение, а иногда даже на обособление себя в качестве неповторимого и уникального духовно-практического образования. Центробежная составляющая направлена вширь, за пределы национального своеобразия, она сравнима с радикально-модернизаторскими усилиями, западническими по идеям и целям. Для нее характерно стремление к открытости по отношению к любым внешним воздействиям, что в итоге вело к «размыванию» специфики национального своеобразия. В перспективе развития центробежная направляющая должна была привести к ускорению социокультурной динамики общества, его постоянному обновлению, смене традиций, а в итоге — к осуществлению процесса модернизации. Сочетание самосохранения и изменчивости, национального своеобразия и активного приобщения к мировому общественно-историческому процессу определяется принципом взаимной дополнительности. Реализация принципа дополнительности позволяла казахской интеллигенции искать новые пути развития общества, не отказываясь от национальной самости. Это было противоречивое развитие, «нелинейное», с «перерывами постепенности», отступлениями, скачками, непоследовательными действиями, но неистребимая жажда выхода из затянувшегося кризиса не позволяла останавливаться на этом пути. Это еще одна специфическая характеристика развития казахского общества рубежа XIX–XX вв.
Часто динамика событий и преобразований зависела от личных убеждений высшего руководства, его симпатий или предубеждений. Далеко не всегда назначение на должность в Казахский край было повышением по службе, скорее, наоборот. Эта ситуация приводила к желанию получить моральную и материальную сатисфакцию, что часто влекло за собой к злоупотребления, взятки, использование должности в целях личного обогащения и т.д. Поэтому, можно сказать, что четкой, последовательной, хорошо продуманной, выверенной политики преобразований в Казахстане мы не встречаем ни в досоветский, ни в советский периоды. Практически любой из чиновников, назначенных на руководящую должность в Казахской степи, получал огромные права и часто, кроме первого лица в империи или в Союзе, как в ситуации с Ф.И.Голощекиным (и полным доверием к нему со стороны И.В.Сталина в период 1925–1935гг.), практически никому не был подотчетен, как ни парадоксально это звучит.
Большевики после победы революции, по сути, стали прямыми наследниками центробежной линии развития. Такой выбор был не случаен, так как, например, Ленин никогда не разделял центростремительные настроения, выраженные, в частности, славянофилами. Консервативно-охранительное направление воспринималось им исключительно как некая реакционная масса, выражавшая националистические и шовинистические претензии и настроения империалистического российского правительства и царизма. Сталин же, наоборот, тяготел к великодержавности, опорой которой мог стать только великорусский централизм. Сталин настаивал на том, что Советская власть носит национально-русский характер. Отсюда и его понимание «советизации» окраинных областей бывшей империи, как «превращение их в советские страны, тесно связанные с Центральной Россией в одно государственное целое», т.е. как русификации. Сталинская характеристика советской автономии выглядела «как самая реальная, самая конкретная форма объединения окраин с Центральной Россией», как своего рода колонизация, подчинение Москве8. Политический радикализм и устремленность в будущее, непримиримость к инакомыслию и опора на насилие — вот основные характеристики практических шагов единственной официально признанной (монопольно правящей) партии большевиков.
По мнению Э.Каррер д’Анкосс: «Сталин был продуктом политической культуры европейской окраины, которая колебалась между подражанием европейской модели и привязанностью к особенностям России. Если марксистская утопия, пронизавшая всю его деятельность, подталкивала его к подражанию западной модели, — его буквально преследовал призрак индустриализации и стремление догнать Европу, — то от славянофильской культуры он унаследовал крайнее недоверие к внешнему миру, к Западу, что толкало его к созданию барьеров вокруг своей страны, изоляции от Запада»9. В действительности, выходило, что сталинская политика сочетала в себе несочетаемое: всеобщая советизация, интернационализация, национальное нивелирование, создание унитарного государства и огосударствление культуры, а в основе всего — национально-специфические особенности Центральной России и ее культуры.
Русская культура, деформированная тоталитаризмом, может быть даже более, чем все остальные культуры советского государства, стала незыблемым эталоном для всех национальных культур СССР. Советская пропаганда активно продолжала свою работу по формированию советского патриотизма через образцы русской государственности и героической истории, национальные же истории и герои опять уходили все дальше и дальше в тень. В годы перестройки такая ситуация стала одной из причин, которая и привела к различной силы социально-политическим взрывам практически во всех национальных республиках СССР. И первой в этом ряду была Казахская Советская Социалистическая Республика. Официальные власти старались как можно быстрее исчерпать этот инцидент. По радио в первый день событий в утренних шестичасовых новостях еще прошла информация о волнениях в Алма-Ате и на этом — все. В зарубежных СМИ, в частности, в журнале «Центральноазиатское обозрение», буквально вскоре была опубликована статья под названием «События в Казахстане. Сообщение очевидца», хотя очевидец как таковой и не был установлен, так как повествование было анонимным10.
Хотелось бы немного отступить от главной темы нашей статьи и хотя бы кратко остановиться на проблеме формирования образов или «фигур истории». Данная тема является одной из наиболее интересных и дискуссионных в современной историографии. Из чего формируется индивидуальный образ истории, как влияет на данный процесс культура общества, в котором рождается данный образ, существуют ли дискурсные и институциональные механизмы воздействия на данный процесс? Это далеко не полный перечень вопросов, возникающих при обращении к изучению данной проблемы. Основные черты официального образа истории, сформировавшегося в 1930-х годах, в полной мере присутствуют в книге Н.П.Кончаловской «Наша древняя столица», в которой идеологические и мировоззренческие принципы данного образа получили блестящее художественное воплощение. Действительно, даже сегодня трудно найти человека, чье детство пришлось на советское время, кто бы не знал, не читал или не любил эту книгу. Книга посвящена истории Российского государства, которая представлена через историю столицы — Москвы. Отсутствие явного идеологического подтекста сделало сам текст книги чрезвычайно удачным именно в смысле идеологии. Отдельные факты российской истории, которые не совпадали с авторским видением, просто игнорировались, тем самым искажалась историческая действительность, но многократно возрастала эмоциональная составляющая чувства патриотизма11. Так что же лучше — историческая правда или чувство патриотизма и как соотнести одно с другим?!. Очень трудный вопрос, который только на первый взгляд выходит за рамки темы нашей статьи.
Незавершенная модернизация и консервативные (как мы их определили в данной статье) настроения общественности к моменту обретения независимости привели нас опять в ту же точку отсчета, с которой когда-то начался советский этап: сочетание процесса нациестроительства с поиском новой идентичности. Иные исторические реалии, другие времена, а задачи все те же: вернуть уважение к собственной истории, преодолеть комплекс кочевничества, найти точку опоры и определиться с жизненной стратегией дальнейшего развития. На их решение ушло первое десятилетие независимости. К этому, правда, необходимо добавить также преодоление тоталитарного наследия, которое впиталось в живую ткань индивидуальной и общественной жизни настолько, что порой кажется невозможным изжить до конца социальные страхи и преодолеть так называемый комфорт боли.
Теперь наша страна вновь встала на путь модернизации общественно-политической и социально-экономической жизни общества и, на наш взгляд, сбрасывать со счетов её консервативную составляющую нельзя ни в коем случае. Консервативная концепция модернизации, по мнению М.Н.Крота, предусматривает не простое проведение институциональных реформ, а создание благоприятного социального климата в стране, трансформацию социальных отношений в соответствии с происходившими изменениями. Основное внимание консерваторов традиционно обращалось на разработку методики плавного и безболезненного проведения преобразований, выработку концепции «прогресса без разрушений» в форме эволюционного развития и совершенствования существующих институтов и отношений12. Использование опыта предшествующих поколений, на наш взгляд, является чрезвычайно важным и необходимым для избежания новых ошибок или, что гораздо хуже, повторения старых.
Список литературы
- 1. Советский энциклопедический словарь. — М., 1980. — С. 628; Философский энциклопедический словарь. — М., 1983. — С. 273.
- 2. См. подробнее: Молчанова Е.Б. Проблема определения понятии «консерватизм» и «неоконсерватизм» в западной и отечественной политологической литературе. — М., 1994.
- 3. Политология. Энциклопедический словарь. — М., 1993. — С. 197.
- 4. Современный консерватизм. — М., 1992. — С. 66.
- 5. Смолин М.Б. Очерки имперского пути. — М., 2000. — С. 201.
- 6. Bennigsen A.Ismail Gasprinski (Gaspraly) and the Origins of the Jadid Movement in Russia // Исмаил-бей Гаспринский. Русское мусульманство. — Oxford: Society for Central Asian Studies, 1985. — P.12.
- 7. Назарбаев Н.А. В потоке истории. — Алматы: Атамура, 1999. — С. 125.
- 8. Сталин И.В. Сочинения. — М., 1946–1952. — Т.4. — С. 358–359.
- 9. Каррер д’Анкосс Э. Сталинизм //50/50: Опыт словаря нового мышления. — М., 1989. — С. 385.
- 10. The Events in Kazakhstan. An Eyewitness Report //Central Asia Survey. — Vol.6. — № 3. — 1987. — P.73–77.
- 11. См. подробнее: Свешников А.В. Образ истории в советской детской художественной литературе (по страницам книги Н.П.Кончаловской «Наша древняя столица») // Фигуры истории, или «общие места» историографии. Вторые Санкт-Петербургские чтения по теории, методологии и философии истории. — СПб: Северная Звезда, 2005. — С. 342–356.
- 12. Крот М.Н. Консервативный вариант модернизации России во второй половины XIX века: Дис...канд. ист. наук. — Ростов н/Д., 2004. — С. 222.