Сведения об авторе. Лобастов Геннадий Васильевич доктор философских наук, профессор, Президент Российского философского общества «Диалектика и культура». Москва, Россия
Аннотация. В статье рассматриваются некоторые методологические вопросы анализа психофизической проблемы; дается критический анализ представлений нейронаук относительно природы сознания; раскрывается принципиальная позиция разрешения проблемы отношения работы мозга и психических функций.
Позитивизм неминуемо заканчивает богом. Но возникает он из полного безбожия, из прагматизма естественнонаучного знания, из его принципов и форм, из его логики. Из попытки очистить себя от всяческих домыслов, из задачи выстроить знание как строгообъективную картину мира. Отсутствие серьезной критической рефлексии, прямое отрицание философии заканчивается выстраиванием философии здравого смысла. Немудрено, что такая философия будет искать своего дополнения в нравственных исканиях и в прямых обращениях к богу. Иначе как впишешь себя в создаваемую объективистскую картину мира.
Приведу некоторые выдержки из сообщения Ольги Липич (РИА Новости) из Дели 8 августа 2017 года.
Ведущие российские специалисты в области нейронаук на первой в истории совместной конференции с Далай-ламой XIV и буддийскими монахами-учеными, проходящей на этой неделе в Дели, заявили о необходимости новой теории природы сознания и его связи с деятельностью мозга. Так Липич в своем репортаже анонсирует суть конференции, на которой наши ученые решили, видимо, искать ответы на свои вопросы.
"Российская наука фокусируется на сознании уже 150 лет. И материалистическое понимание сознания в ней отличается от классического материализма западной науки.
<…> Основной вопрос это взаимоотношение сознания и мозга. Думаю, нам сейчас нужны не эксперименты, а новая, смелая фундаментальная теория. <…> Это наше послание буддийской науке: нам нужна такая теория, и мы не можем создать ее, исходя только из субъективного опыта. Эта новая теория может повлиять на методы, открыть новые техники, обратить внимание на медитацию", сказал член-корреспондент РАН и РАМН нейробиолог Константин Анохин.
Его поддержала заслуженный деятель российской науки, доктор биологических наук, доктор филологических наук нейролингвист Татьяна Черниговская, а также другие отечественные участники конференции, психологи, философы.
"Число эмпирических данных, которые мы имеем, растет каждую минуту. Мы зашли в некоторый тупик, потому что не знаем, что с этим количеством делать. Мы можем эти данные по полочкам разложить и, разумеется, есть способы обработки, но дальше никуда не идем. Из того, что я буду рассматривать каждую вашу клетку, не выйдет никакого впечатления о том, что вы за личность. От того, что я буду в мозгах копаться и каждый нейрон оттуда вытаскивать, я не получу картины того, как это работает. Ну, еще 30 миллиардов нейронов исследовали дальше что? На какой вопрос отвечаем? Ни на какой. Нужен гений, который сказал бы: неправильно формулируете вопросы, задайте другой вопрос. Явно наступил момент, когда остро нужна новая теория", пояснила РИА Новости Черниговская.
Причем ключевую роль, считает она, сейчас играет философия. "И в буддийской философии очень проработаны эти вопросы. Поэтому нейроученым нужно это изучать", сказала профессор.
"На протяжении 30 лет я провожу серьезные исследования совместно с западными учеными в области космологии, физики, особенно квантовой, философии, психологии. Первая цель расширить наши знания с помощью научных исследований, чтобы мы могли включить в область научных исследований эмоции, сознание, ум. В XX-XXI веках все больше ученых начинают чувствовать, что есть нечто, оказывающее воздействие на человеческий мозг, и природа этого явления остается загадочной", поделился Далайлама. По его словам, «на очень тонком уровне частицы, сформировавшие камни, те же, что сформировали сознание. "Почему же одна частица становится камнем, а другая сознанием?" озадачил ученых Далай-лама.
Картина, которую передает нам репортер, впечатляюща. Если вы в нее пристально всмотритесь, то сквозь благостно-оптимистичный настрой «мужей, далеких от сохи», вам наверняка явятся сюрреалистические образы.
Константин Анохин и Татьяна Черниговская. Наиболее яркие фигуры, засветившие себя публике на телеэкране. Не столь ярких, но упорных в своих поисках, около них – десятки. Будут и миллионы, если «бесхитростный» ум Анохина и Черниговской, бессознательно используя власть сложившихся представлений (доверие к академическим мантиям, свидетельствам о научных степенях и т.д.), будут в «подкупающе умной упаковке» нести свое глубокое философское невежество. Даже с опорой на буддийскую философию. Их «мелкие ученики» через СМИ несут такую чушь, что «умные» разговоры наших «авторитетных» ученых на фоне воинствующего мракобесия выглядят светлым пятном на голубом экране.
Конечно, все это порождает не только вопрос о природе сознания, но и о науке вообще, ее критериях. И если мы не забудем, что любое научное исследование направлено на поиски истины, то философское невежество здесь становится на одну почву с обскурантизмом. Ибо вы не найдете ни одной позиции в мире, которое не заявляло бы о своей истинности.
Проблема истины – это центральная проблема философии, и сколь сложен исторический путь обоснования пути к истине, знает тот, кто в историю философии входил и вместе с великими умами выстраивал свое мышление, сомневающееся в самом себе, но и обосновывающее само себя. Иначе хаос случайностей, иначе «число эмпирических фактов будет расти каждую минуту, и мы не будем знать, что с этим количеством делать». А тут, в Дели, наконец-то «народ задумался», что, то ли факты ищут не там, то ли ума (теории) не хватает в этих фактах разобраться. Саморефлексия научного сознания тупиков науки всегда оборачивается философским анализом логики познания. «Есть способы обработки» любого массива эмпирических данных, заявляет Т. Черниговская, но дальше мы никуда не идем: «От того, что я буду в мозгах копаться и каждый нейрон оттуда вытаскивать, я не получу картины того, как это работает». Замечательное самопризнание ученого! «Из того, что я буду рассматривать каждую вашу клетку, не выйдет никакого впечатления о том, что вы за личность». Здесь слышится явная интенция выйти за рамки той парадигмы, в которой сознательно или бессознательно сидит все научное сообщество, занимающееся нейронауками. Такое движение ума предельно похвально, только зачем же идти к Далай-ламе?
Попробую кратко обозначить контуры философско-логического обоснования самой проблемы, содержащейся во всех этих разворотах, и ее общетеоретического разрешения.
Тема эта, на первый взгляд, как будто бы отвлеченно-научная, относящаяся к физиологии и психологии, имеет, однако, непосредственно практическое значение. Наука будто бы чему-то научает людей. В первую очередь теоретически и практически обращаться со своим предметом. Своей научной требовательностью к себе, к строго обоснованной форме выражения всеобщих и необходимых определений предмета, она, одновременно, должна быть строга и в отношении своих методологических принципов. Школа непосредственно логическому мышлению не учит, но логика так или иначе заключена в форме разворачивания ее предметно-дисциплинарного содержания. Эта логика в какойто мере воспроизводит логику научного познания и сознательно выстраивается дисциплинарной наукой и педагогическим мышлением. Эта же логика воспроизводится и в умах ученых, которые потом ставят и решают научные проблемы. Оттого, как они это делают, зависит истина в содержании распространяемого знания. Поэтому ничего удивительного нет, если начинают искать зависимости между клетками мозга и смысловыми структурами языка, мышления, личностного поведения. И т.д.
Ибо, как утверждает Гегель, метод, мышление и есть движение содержания. Метод
совпадает с формой необходимой связи определений в процессе становления предмета. Реальное мышление, однако, выпадает из этой тавтологии – потому как действительность, конечно же, шире и полнее, чем абстрагирующее научное сознание. И познающая мысль, очищая свой предмет от привходящих обстоятельств, обнаруживает как новые характеристики самого предмета исследования, так и устойчивые формы связи его с этими самыми привходящими обстоятельствами. Здесь расширяется и меняется сам предмет науки и возникают новые «автономные» области научных исследований. Это давно называют возникновением наук на стыке наук. Так возникли психофизиология, нейропсихология, нейролингвистика и сонм других, перечислять которые не имеет смысла. Ибо нас здесь интересует вполне определенная область исследований, связанная с работой мозга и тех психических функций, которые от его деятельности неотделимы. Как неотделимо движение руки от деятельности мышц.
Вильгельм фон Гумбольд писал: «Рассмотренный непосредственно и сам по себе глаз мог бы воспринимать только границы между различными цветовыми пятнами, а не очертания различных предметов. К определению последних можно прийти либо с помощью осязающей, ощупывающей пространственное тело руки, либо через движение, при котором один предмет отделяется от другого» [1, цит. по: с.10]. Экспериментальное исследование зрительного восприятия позволяет сделать вывод: для глаза, лишенного зрительного опыта становятся неразрешимыми самые примитивные задачи, связанные с различением предметов. Быстрое зрительное обучение, столь характерное для приматов, не является врожденной способностью, не зависящей от опыта: животные, а стало быть, и человек видят (точнее, опознают) только то, что видели когда-нибудь прежде.
В начале 60-х гг. 20-го века экспериментальной психологией было установлено, что зрение заключается вовсе не в том, что зрачки обводят контуры предметов, а они совершают странные, поначалу кажущиеся хаотичными скачки. Максимумы внимания приходятся на смысловые центры изображения. Было установлено, что движения глаз отражают работу мысли. Но было бы лучше сказать, что в движении глаза осуществляется мысль. Ибо глаз работает по той логике, которая присуща сознательному движению тела во внешнем пространстве.
Экспериментаторы сделали вывод, что при первом знакомстве с предметом человек как бы ощупывает его взглядом, прокладывая путь движения по его контуру: в зрительной памяти застревают признаки, характеризующие вещь, а в моторной – сигналы от глазодвигательных мышц. Образуется «кольцо» признаков, в котором зрительная и моторная информация выступает во внутреннем единстве, определенном воспринимаемым предметом. В последующих актах восприятия «кольцо» помогает опознать изображение.
Какие же формальные признаки характерны для точек фиксации взгляда? Что именно принимает глаз за информационно важную особенность предмета восприятия? Оказалось, что это участки контура с очень сильным искривлением – «информативные фрагменты». Они наиболее важны для опознания смысла предмета. Здесь глаз (взгляд) движется по объективным контурам пространства, и любое его искривление создает этому движению препятствие и потому специфическую проблему.
С логико-методологической точки зрения, это легко объясняется категорией противоречия: только тогда, когда глаз попадает в затруднительное положение в движении взгляда, он начинает осуществлять поиск объективных характеристик, позволяющих ему разрешить проблемность своего движения, попадающего в условия изменения своей траектории. Одновременно это движение направляется признаками, имеющими значение для субъективной потребности: движение глаза отражает, с одной стороны, объективные чувственные свойства предмета восприятия, а, с другой, смысловое поле воспринимающего субъекта. Это противоречие восприятия не замкнуто только в контуры внешнепредметных особенностей, задающих проблему для воспринимающего глаза, оно оказывается и способом восприятия смысловой стороны предмета: восприятие, с одной стороны, диктуется внешней чувственной характеристикой предмета восприятия, а, с другой, смысловым пространством субъекта, сложившимся в результате его культурного опыта.
Следует заметить одно методологическое обстоятельство: любая наука, исследующая свою область действительности, абстрагирует ее из всеобщего контекста и склонна рассматривать в качестве причин всех явлений своей сферы исходные определения этой абстрагированной действительности. Поэтому для физиолога, например, зрение и речь вполне естественно мыслятся продуктами мозговой деятельности. Мозг здесь рассматривается не как орган в движении более сложной системы, нежели нейрофизиологическая, а как некая самодовлеющая субстанция, как основание этого движения.
Поэтому точка зрения нейрофизиолога может принципиально не совпадать с точкой зрения философа и психолога, и спорить здесь не имеет смысла. Гораздо важнее понять, что физиология по-другому на свой предмет и не может смотреть, иначе она потеряет специфический характер своего предмета, его внутри себя определенность и целостность, т.е. потеряет свой собственный предмет изучения. По большому счету, конечно, ясно, что это квазисамостоятельность, некая абстрактная определенность биологической формы движения материи. Она обособляется научной мыслью и конституируется как особый предмет вместе с научными средствами ее исследования. Поэтому-то понятия одной науки могут и должны применяться только в сфере данной науки, а за ее пределами их применимость граничит с заблуждением.
Но, надо сказать, если исследуется отношение между двумя «элементами», то определение одного из них как исходного и определяющего не так легко установить. Отношение органа и его функции уже давно банально-избитая проблема, и уже давно понятно, что орган – он и есть орган и принадлежит тому, чьим органом он является. Потому он никак не субстанция, самостоятельная в себе и собой определяющая свое бытие, свои действия-функции. Орган, если он не выполняет некоторую функцию, и не есть орган. Он мыслим только вместе со своей функцией. Если эту функцию мышлением обособить и рассматривать саму по себе, то нельзя не натолкнуться на вопрос ее, функции, смысла, точнее, на вопрос что, какую задачу она выполняет, и кто (что) ее в этой задаче определяет. Вот тут и возникает достаточно схоластичный вопрос: что является определяющим – орган или его функция.
Кажется, действие неотделимо от деятеля. Является свойством, или проявлением, вещи. Но может показаться и иначе, поскольку определенность деятеля, субъекта функции, неопределенна: бог, мозг, частица «тонкой материи» и т.д. лежат в природе психики, сознания? Потому часто ищут «не там, где лежит». Вариантов этой «инаковости» множество. И нужен любитель от науки, чтобы заняться перечислением всех их. Поиск начала – глубочайшая философско-методологическая проблема. Философия начиналась с постановки вопроса, что есть вещь сама по себе, – без всякого субъективного привнесения в ее истолкование. Иначе говоря, понять вещь из ее собственной природы. Этот принцип сохраняет себя в науке и по сей день. Дела не меняет и то обстоятельство, что наука ищет причину вещи вне этой вещи. Ибо она имеет дело с фактом различия причины и действия, причины и следствия. Проблема тождества противоположных категорий в сознании ее отсутствует. Потому и приходит на ум искать сознание в частицах, мозгах, боге.
Но что любопытно материальная частица, мозг, бог могут пониматься наукой и как внешнее порождающее начало и как нечто тождественное порожденному. Скажем, сознание лишь в боге, бог и есть сознание, а наше, человеческое, сознание есть лишь проявление божественного. Или нейрофизиологическая деятельность мозга есть непосредственно жизнь «души». Или частица «тонкой материи», которая одновременно есть
«частица сознания». Иначе говоря, наука так или иначе воспроизводит мысль о тождестве причины и следствия. Но в моменте их совпадения мы имеем нечто абсолютное, свободное, само себя причиняющее. А потому начало. Это начало наука и ищет. Методологическое сознание науки эти два момента, тождество и различие причины и следствия, лежащие в пространстве ее деятельности, однако не фиксирует. Потому часто попадает в «дурную бесконечность».
И потому же странным выглядит обстоятельство, что наука не может увидеть абсолютное, начало, субстанцию в составе культурно-исторической действительности. Похоже, мысль науки такой ход научным не считает. Ну как в общественном труде можно найти сознание!? Вот в мозгах – другое дело. «Российская наука фокусируется на сознании уже 150 лет. И материалистическое понимание сознания в ней отличается от классического материализма западной науки. <…> Основной вопрос это взаимоотношение сознания и мозга», напомню мысль облаченного академическими мантиями Константина Анохина.
Абстракция этого взаимоотношения легко фиксирует факт, что орган осуществляет функцию, и определенность функции есть и определенность органа. Как и наоборот, определенность органа есть определенность функции. В этом отвлеченном рассмотрении и орган, и функция выглядят в своих определениях тождественными, определенность одного есть такая же определенность другого. Наталкиваясь на это соответствие, и начинают детальное изучение отношений между «элементами» этих двух сторон: органа и функции.
Заблуждением поэтому является утверждение, что все человеческие психические функции являются продуктами мозгового механизма. Они вообще не есть продукт тела. Однако это обстоятельство можно уловить только тогда, когда будет понята действительная природа психической деятельности, а вместе с тем и представление, что в деятельности тела осуществляется нечто иное, чем само это тело. Такое представление, конечно, сразу начинает толковаться как идеализм, ибо за составом телесного движения мыслится только идея, дух, сознание. Ясно, что эта позиция тождественна религиозному представлению (потому позитивистская наука и тянется к богу). Если мышление устраняет из своих соображений объективность самого себя, мышления, как форму внечувственную и недоступную телесности (и потому, якобы, надуманную), то оно впадает либо в дуализм, который так или иначе завершается богом, либо в плоский позитивизм, который заканчивается тем же самым. Отрицая объективность мышления, позитивизм, однако, ищет его проявления в «онтологии», в бытии, и находит, конечно же, в мозге. Или в языке. Потому и анализ мышления им производится внутри анализа этих чувственно данных форм. Здесь позитивизм исходит из тождества противоположностей, мозговой деятельности и деятельности мышления, поэтому жизнь психики не есть нечто отличное от той реальности, в которой он видит субстанцию психического, а есть она сама, эта онтологическая реальность, в ее особом движении. Поэтому исследовать ее – это описать деятельность мозга. Или языка. Или особую «нематериальную» энергию частиц «тонкой материи». Без того, чтобы думать, что в этой деятельности осуществляется нечто другое. Однако «в XX-XXI веках все больше ученых начинают чувствовать, что есть нечто, оказывающее воздействие на человеческий мозг, и природа этого явления остается загадочной», говорит Далай-лама, и нашим «очень ученым» ученым есть у него чему поучиться. Ведь помните энергичное самопризнание Черниговской? «Оттого, что я буду в мозгах копаться и каждый нейрон оттуда вытаскивать, я не получу картины того, как это работает».
На чем основано это томительное чувство бесплодности ученого труда? Объясняющий принцип остается тайной. Это, конечно, странно, что мысль науки проходит мимо исторически выработанной мыслительной культуры, в которой категория тождества проработана до ее внутреннего противоречия, в которой противоречащие определения оборачиваются их тождеством. Конечно, понять это сложнее, чем, попав в тупик, обратиться к богу.
Человеческое тело – от пятки до мозга – действует согласно некоему единому смыслу. Если я не пойму, откуда вырастает смысл, какова его природа, то я возвращаюсь к тем же самым вопросам поиска единого основания всей сознательно-психической жизни человека. Но если пойму природу смысла, то тем самым пойму и действия человеческого тела. Поэтому рассмотрение действия любого отдельного органа в его специализированной функции есть абстракция, логическая законность которой обосновывается способностью этой функции к относительно самостоятельному действию. Иначе говоря, функция способна обособляться (абстрагироваться) объективно, и наука обязана показать вместе с анализом внутренней формы движения этой функции природу этого обособления, внешние и внутренние условия этого процесса. Еще иначе: функция возникает и становится самостоятельной, когда она начинает воспроизводиться при наличии ее собственных необходимых условий. Глаз видит и тогда, когда смыслом субъекта его деятельность не положена. Кстати надо заметить, что самостоятельная работа органов чувств, организованных человеческой культурой, доставляет массу проблем психологии, пытающейся понять состав бессознательного и наталкивающейся на обсуждаемые здесь проблемы: откуда в составе субъективности то, что обнаруживается в формах культурного поведения необъяснимыми явлениями – от чуда «одаренности» до пронзительных вещаний Ванги. От безумства до гениальности. И опять ищут в мозгах…
Совершенно определенно можно сказать, что и деятельность мозга, и психическая деятельность имеют единое основание. И заключено оно в культурно-практической деятельности общественного человека: на этой основе развивается и речь, и культура зрительного восприятия, и вообще все психические функции. Как и органы этих функций.
И сама нейропсихология хорошо понимает, что возможности (потенциальные способности) мозга прорастают на почве активного взаимодействия индивида с внешним миром. Американский физиолог М. Газзанига указывает на мозг как систему, способную легко обучаться после единственной попытки.
Вот эта-то единственность попытки и делает ее неуловимой для исследователя: все, что вынужден осуществлять этот орган, становится его способностью воспроизведения. Поэтому все, что я с ним делаю в эксперименте, я нахожу как его способность. И истолковать присвоенное как исходное здесь – обычное заблуждение, основанное на исходной методологической предпосылке о порождающей способности мозга. Составляет труд отделить привнесенное от, как бы сказал философ, в-себе-бытия вещи. По своим возможностям мозг настолько «тонкая» материя, что в ней, как в зеркале, вы всегда видите себя, свое действие, которое для вас даже как действие и не существует: зеркало не требует от вас действий, чтобы показать вам ваше лицо. В зеркале есть все, что попадает в сферу его оптики.
Все, что объективно в сфере доступности органам чувств (вынесенным вовне органам мозга, ставшими органами человека) происходит, становится способностью мозга. Этим мозг и отличается от зеркала: сохраняя способность отражать, мозг любое «заглядывание» в него сохраняет. Он, иначе говоря, в отличие от зеркала «небезразличен» к действиям тела, органом которого является. Поэтому принять ли в качестве первичного внешнее воздействие (специфическое, через нейрофизиологию осуществляющееся) на мозг или его естественно-природную способность, которые процессуально во времени неразличимы, становится делом не простым. Здесь требуется привлечь к анализу такие факты, которые уже обнажают для исследователя объективное различие собственной мозговой деятельности и деятельности организма (субъекта) во внешней среде.
А это обстоятельство выводит нас за рамки нейрофизиологии, нейропсихологии, нейролингвистики и т.д., требует их понять как науки, исследующие абстрактно-отвлеченные формы взаимосвязи внутри более широкого целого. Выявляя эти связи, указанные науки принципиально не способны в своих понятиях объяснить природу того целого, абстрактно-отвлеченными формами которого они занимаются. Того целого, которое обладает устойчивым моментом абсолютности в содержании своего объективного бытия. И здесь, понятно, без философии не обойтись.
Если функцией глаза является создавать и удерживать зрительный образ предмета, то из этого, никем, кажется, не отрицаемого факта, вырастает проблема определенности этого образа. Если эта функция в самом деле обеспечивает образ предмета, то предмет здесь явно причастен к определению этого образа. Ибо если зрительный образ предмета определяет не предмет, то это и не есть образ этого предмета. А, скажем, проявленная в форме этого образа схема деятельности глаза и лежащего за ним мозга. Такая позиция в науке, как известно, имеет место. Позиция эта, разумеется, выходит за пределы отношения функции и органа чувственного восприятия, а распространяется на все деятельные способности индивида, которые и начинают пониматься как функции, порожденные органами телесности. И потому проблемы (и науки) множатся: ведь, скажем, психолингвистика возникает из такой особенной формы отношения органа и функции как отношение нейромозговой деятельности и языка. Разумеется, здесь есть поле исследования, поскольку есть необходимость определить локализацию в структурах органа (мозга) тех или иных определенных содержательных функций: зрительные зоны расположены не там, где слуховые, речевые и т.д. Подобно тому, как изучая механику руки, я определяю мышцы, ответственные за те или иные движения. Чтобы потом, в практике бытия, понимать, что в органе надо восстанавливать, чтобы восстановить действие. И, наоборот, что сегодняшней медицине давно известно, какую функцию надо восстановить, чтобы восстановить работу органа.
С рукой дело кажется элементарным. А с мозгом – и умные люди впадают в бред, поскольку ум не достигает разума, а мозг – орган многократно сложнее, чем рука. Подвижность топики мозговых процессов не позволяет при простом сопоставлении мозга и руки увидеть в работе того и другого единый принцип, единую основу организации их деятельности. Казалось бы, ясным должно быть одно: ни деятельность мозга, ни деятельность руки нельзя вычитать из них самих: не рука задает определенность движения, не мозг определяет свою функцию. Хотя, как понятно, без мышечной деятельности не будет никакого движения, без мозговой деятельности – ни одной психической функции. Но движение руки воссоздает и заключает в себе внешний контур (форму) предмета, несет в себе его пространственный образ.
Иначе говоря, форма, траектория движения и форма предмета совпадают, тождественны: образ дан в движении, движение воссоздает образ. Этот двунаправленный процесс есть процесс единый, а почему это единство распадается, для диалектического мышления объяснить проблем нет. Но наука, «обученная» в «парадигме Декарта», узревает факты различия, но не умеет поставить «правильный» вопрос об их единстве. Потому и не знает, к чему их свести. В этом – проблема эмпиризма вообще. Не случайно Татьяна Черниговская в оптимистической задумчивости: «Сегодня новая наука биолингвистика пытается найти универсальные черты эволюции биологических систем и языка» (Из репортажа Ольги Липич)1. Что такая надежда тупик, она не знает.
«Руки и ноги – вот первый орган ПСИХИЧЕСКОЙ деятельности. Способ – образ – их действий И ЕСТЬ первый ОБРАЗ, в составе коего форма пути и активно проделываемая траектория этого пути – суть ОДНО И ТО ЖЕ. Это геометрическая фигура, ставшая фигурой действий, их схемой. Форма вещи – вне вещи, в теле субъекта, как схема его активного перемещения. Она тем самым не «в мозгу», – в мозгу лишь управляющий движением тела нервный механизм. Мозг – часть тела, а не «мыслящее тело», каким он может показаться, когда психическая деятельность развита до ее рафинированных форм, – 1 См.: Агентство Lifter, от 15 августа 2017 г.
до способности заранее, до реального действия, строить ИДЕАЛЬНЫЙ образ предстоящих действий, их схему, как бы проигрывая ее «субъективно» ДО действия» (2, с. 95-96).
Мы не можем, однако, сказать, что движение руки само по себе несет в себе субъективно-психический образ (хотя понятие, например, ручного мышления в психологии вполне обосновано), ибо рука – лишь орган. Субъективный образ действительности принадлежит человеку, и он формируется его деятельностью, исторической деятельностью преобразования материала объективной действительности, включая действительность самого человека. В этой активной преобразующей деятельности и надо искать, и видеть единое основание всех органов человеческого тела. И потому же индивид лишь в роде своем находит свои действительные определения. Тождество личностного и общественного бытия позитивистской науке неведомо. Попав в бесконечное дурное различие, такая наука и громоздит «монблан» фактов.
От природы (в результате антропосоциогенеза) человеческому телу ничего не дано кроме уникальной свободы от какого бы то ни было заранее «встроенного» в морфологию тела способа функционирования. Это и составляет морфологическое преимущество человеческого тела, благодаря которому все его органы внешнего действия и могут быть развиты в органы человеческой деятельности. Ручонки младенца превращаются в человеческие руки, осваивающие культурно-исторический ум человечества, опредмеченный в предметах культуры. Орган зрения как физиологический орган превращается в человеческий глаз, физиологический орган восприятия звуков в человеческое ухо. То же самое можно сказать и об артикуляционном аппарате, – от природы органы чувств и органы внешнего действия еще не являются органами человеческой личности. Ибо и личности-то еще нет. Глаза животного и человеческие глаза совершенно разные вещи, и, если ребенка не научить видеть, воспринимать мир по-человечески, сам по себе, без помощи других людей, он этому не научится. Человеческими же их можно сделать только «в процессе их человеческого, социально-исторически запрограммированного способа употребления» (3, с. 397). И лишь «по мере того как органы тела индивида превращаются в органы человеческой жизнедеятельности, возникает и сама личность, как индивидуальная совокупность человечески-функциональных органов» (3, с. 397).
За деятельностью глаза, конечно, лежит нечто, организующее его деятельность. Но это не мозг сам по себе. Глаз – орган получения зрительного образа, и, как мы пытались разъяснить, образа, отражающего предмет. Именно он, предмет, организует работу глаза. В той мере, в какой глазу присущи свои специфические действия, не согласующиеся с особенностями предмета, в той мере, как легко понять, он «ошибается». Поэтому его оптика и физиология должны быть максимально пластичными, чтобы выразить предмет зрительного восприятия.
Но «за глазом» лежит не только предмет. За ним стоит реальный субъект деятельности, задачи которого глаз и разрешает. Это отчетливо показала современная психология (А.Н. Леонтьев). Субъект (человек, личность) подчиняет себе и организует деятельность всех своих телесных органов в рамках выполнения ими своих функций в контексте деятельности человека. Мотивы, социально-культурные нормы бытия – вот та реальность, которая бессознательно (т.е. вне осознания индивидом) управляет деятельностью глаза и тем самым заставляет его видеть даже то, чего на самом деле нет. Но, с другой стороны, именно эта культурно-историческая реальность и позволяет глазу увидеть в действительности такое содержание, которого никакая физиология и оптика обнаружить не может (даже если бы они сами по себе могли бы создавать образ).
Поэтому видеть то, что есть на самом деле, какова действительность сама по себе, есть процесс весьма сложный. И уж никак не сводится к прямому отношению психической функции зрения и нейромозговой деятельности. Но мало сказать, что этот процесс сложен и исследование должно эту сложенность разложить, изучить каждый элемент в его абстрактной определенности и показать их необходимые взаимосвязи, по линиям которых они синтезированы в нечто целостное. Этого, повторю, мало, ибо задача заключается в выявлении природы этой целостности, которая не вычитывается из сколь угодно строгого и полного описания элементов и их взаимосвязей. Той целостности, которая и несет в себе абсолютный момент, субстанцию, определяющую ее бытие во всех своих проявлениях и которая уже не нуждается в своем объяснении во внешних причинениях. Этот момент методологического хода важен в понимании психических функций вообще, синтетическое единство которых и мыслится как душа. Потому становление души и должно быть описано в логике становления деятельности, т.е. во внешних формах развития и последовательно необходимого синтеза всех культурно-предметных определений в активных формах индивида.
Было бы просто, если бы действительность сводилась к натуральному содержанию вещей. Как это дело кажется позитивизму. Но вещи имеют совершенно иной смысл в составе культурно-исторической действительности. Они обладают, если можно так выразиться, социальной «текстурой», которая глазу невидима, но которая воспринимается всем составом человеческой субъективности. Движение этой субъективности не сводится к какой-либо отдельной функции какого-либо органа и не является простой их суммой.
Человеческая предметная действительность есть выражение культурно исторических общественно выработанных субъективных сил человека. Поэтому определение чувственного восприятия этой предметностью и есть определение его культурноисторической действительностью, определение внутренними силами исторического человека, ставшими способностями каждого конкретного индивида. Человеческие чувства в культурно-историческом процессе становятся «человеческими как в субъективном, так и в объективном смысле. Глаз стал человеческим глазом точно так же, как его объект стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком для человека. ... Ясно, что человеческий глаз воспринимает и наслаждается иначе, чем грубый нечеловеческий глаз, человеческое ухо – иначе, чем грубое, неразвитое ухо, и т.д. ... Чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного человека. ... Не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т.д.), одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств это работа всей предшествующей всемирной истории» (4, с. 120-123).
«Проблема возникновения психики, пишет Э.В. Ильенков, как бы завершая нашу тему, совпадает с проблемой онтогенеза соответствующих зон мозга, а не противопоставляется ей. Но орган тут создается функцией, а не наоборот, не функция органом, его априорным по отношению к ней «устройством». … В состав «органов психики» входят поэтому (становятся внутренним условием ее функционирования) только те нервные механизмы, которые представляют собою не только УСЛОВИЕ, но и СЛЕДСТВИЕ «психической» деятельности, – деятельности организма во внешнем пространстве, деятельности с внешними предметами, отличными от самого тела организма, и вне его (и независимо от него) находящимися» (2, с. 94, 95).
Если такое решение отношения деятельности мозга и психической деятельности кого-то не устраивает, тогда, в самом деле, надо ехать в Дели – к Далай-ламе. «Российская наука фокусируется на сознании уже 150 лет. И материалистическое понимание сознания в ней отличается от классического материализма западной науки. <…> Основной вопрос это взаимоотношение сознания и мозга. Думаю, нам сейчас нужны не эксперименты, а новая, смелая фундаментальная теория», говорит Константин Анохин. Нет, это не основной вопрос. Основной – это отношение бытия и сознания. Мозг есть бытие, но бытие не есть мозг. Если мозг это бытие и представляет, то деятельность представления является его деятельностью только в той мере, в какой форму своей активности он получил внутри предметно-преобразовательной деятельности общественного человека. Субстанция сознания – как и деятельности мозга – здесь. Потому сознание есть осознанное бытие, и как таковое присуще субъекту этого бытия, а не какой-либо его части, или органу.
Эта так называемая психофизическая проблема принципиально давно решена. И именно российской наукой, ориентированной не на буддийскую философию, а на классическую западную диалектику.
ЛИТЕРАТУРА
- Демидов В. Как мы видим то, что видим. М., Знание, 1987. С. 10.
- Ильенков Э.В. Психология. «Вопросы философии», 2009, № 6.
- Ильенков Э.В. Так что же такое личность? // Ильенков Э.В. Философия и культура. М., 1991. С. 397.
- Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.42. С. 120-123.