В статье исследовано функционирование концепта «страх» в русской и чувашской языковой картине мира, представленное на примере изучения текста романа классика чувашской литературы М. Ильбека «Черный хлеб», а также русских паремий и фразеологизмов. Авторами дан обзор лингвистических и психологических работ по этой теме и представлена классификация языковых единиц по признаку наличия/отсутствия эмотивности. Сопоставительный анализ русской и чувашской кон- цептосферы позволил сделать вывод о большей представленности в русском языке синонимов, актуализирующих семантические признаки эмоции страха, что говорит о более детальном членении русского внеязыкового континуума. Рассмотрены также невербальные индикаторы эмоций, имеющие соответствия в сопоставляемых языках.
Концепт «страх» как один из основных эмоциональных концептов не раз привлекал внимание отечественных и зарубежных лингвистов. Вместе с тем не проводился сопоставительный анализ культурных составляющих русской и чувашской лексики, репрезентирующих концепт «страх», не рассматривалось функционирование концепта «страх» в русской и чувашской лингвокультурах.
Смысловые составляющие концепта «страх» не одинаковы в разных лингвокультурах. Переводные тексты могут менять его понятийное содержание, поэтому мы обращаемся к тексту-оригиналу и его переводному варианту. Проследить содержание концепта «страх» в чувашской лингвокультуре мы сочли возможным при обращении к произведению чувашского писателя Мигулая Ильбека «Черный хлеб» [1].
Каждое слово имеет свойство накапливать и сохранять информацию об окружающем мире. Это знание выражает направленность общественного познания на разные стороны предмета, в разных условиях его существования и взаимодействия с другими предметами. Все эти познанные человеком признаки входят в значение слова в виде сем.
В речи актуализируются не все компоненты значения, а лишь те, которые необходимы в конкретной ситуации общения. Актуализация семы – это обусловленное выделение семы в структуре лексического значения, приводящее к восприятию акта речи как коммуникативно значимого. Наведение семы – это коммуникативное внесение семы в значение слова. Наводятся такие семы, которые отсутствуют в семном значении слова.
Актуализация и наведение семы во многом обусловлены контекстом, в котором слово оказывается. Контекст влияет на реализацию лексической единицы. Различные речевые контексты реализуют разные возможности семантики слова, актуализируя или модифицируя структуру его значения. В результате актуализации и наведения семы, происходящих под влиянием контекста, в значение слова могут наводиться различные семы.
На материале произведения Мигулая Ильбека «Черный хлеб» мы намерены выявить смысловые составляющие концепта «страх».
Психологи утверждают, что страх сопровождается как отрицательными (ненависть, агрессия, боль), так и положительными (любовь, интерес, удивление) эмоциями.
Примеры нашей выборки подтвердили лишь некоторые связи эмоции страха (страх-ревность), заявленные психологами, вместо этого в русском переводном варианте обнаружены примеры, отражающие связи страха с другими эмоциями и чувствами: растерянностью, уважением, ненавистью, тоской, беспомощностью, стыдом, отвращением, удивлением. Связь страха со стыдом, уважением обнаруживается в обеих лингвокультурах.
Связь страха с отвращением мы можем видеть уже в словарных дефинициях слов ужас/сехĕрленÿ в качестве семантического признака: что-то отталкивающее, вызывающее отвращение, хăвăнтан тĕксе яракан, сивĕтекен, йĕрĕнтерекен.
Очень часто страх связывается с изумлением, удивлением. Связь обозначенных эмоциональных компонентов обусловлена наличием таких семантических признаков в лексеме «удивление», как «странность», «необычность», «непонятность» [2]. Страх как эмоция появляется у героев при появлении не только опасности, но и чего-либо необъяснимого и странного: Шерккей сасартăк каçăрăлса тăчĕ, куçне мăч-мач хупса илчĕ – Шеркей удивленно вздрогнул и заморгал.
В связи с этим мы выделяем такие лексические единицы, объективирующие страх, как члены синонимического ряда слова-концепта, например: бояться, боязнь, пугаться, испуг, страх, страшиться / хăра, хăрав, шик, шиклен, шикленкеле, шиклĕх, шиклĕн, шиклат, шиклентер; единицы метафорического осмысления данного концепта, например: сехре витти /волна ужаса, микроб страха; устойчивые сравнения (мулкач чĕри, тусан вĕçтерсе чупма – бежать как заяц), фразеологизмы, описывающие переживание страха или поведение в ситуации его переживания (хăранăран ăш-чик пăтранать, хÿре антарать, схватило живот от страха, поджать хвост), лексико-семантические средства, которые репрезентируют эмоциональный концепт страх через имена смеж- ных/пограничных компонентов (храбрость, трусость), а также через описание поведения человека в ситуации переживания страха.
В результате сопоставления семантических признаков, составляющих концепт страх/ сехĕрленÿ, можно обнаружить следующие различия в семантическом представлении страха для носителей русского и чувашского языков: существенным признаком для носителей русского языка является признак «душевное смятение», для носителей чувашского языка – «растерянность и душевное смятение». Для представителей обеих культур важным в переживании чувства с именем страх/сехĕрленÿ оказалось ожидание конкретной опасности. В обоих языках в значении каждого слова обнаружены семантические признаки «эмоциональное состояние/чувство», «реакция на опасность», «негатив- ное/отрицательное», которые являются общими для русского и чувашского языков. В результате проведенного компонентного анализа номинантов концепта «страх/сехĕрленÿ» на материале лексикографических описаний обнаружены количественные и качественные несоответствия. Количественные различия заключаются в том, что синонимический ряд, представляющий эмоциональный концепт «страх» в русском языке, содержит такие слова, как боязнь, жуть, испуг, кошмар, паника, страх, ужас. В чувашском языке синонимический ряд слова сехĕрленÿ содержит слова шик, хăрав, сехĕрленÿ, хăрушлăх, синкер (боязнь, испуг, паника, страх, ужас).
Качественные расхождения заключаются, в основном, в том, что в значении синонимов стра- ха/сехĕрленÿ актуализируются семантические признаки интенсивность, причинность, продолжительность переживания.
Семантический признак большое количество, выступающий в качестве причины возникновения страха, именуемого жуть в русском языке, не реализуется ни в одном из значений чувашских номинантов концепта.
Максимальное совпадение семантических признаков русских и чувашских номинантов концепта «страх/сехĕрленÿ» наблюдается в 5 парах лексем: боязнь — испуг — страх —ужас — паника — сехĕрленÿ.
В значениях лексем страх/сехĕрленÿ актуализируются семантические признаки «неожиданность возникновения», «непродолжительность», «реакция на реальную пережитую опасность», «неинтенсивное чувство», «внешнее проявление», «трудноконтролируемое»: Шерккей шарт сиксе илчĕ, ара, чăнах та, тĕлĕкре кăна пулчĕ пулас-ха? Вăл çавăнтах хăй выртнă çĕрелле сикрĕ, пуç айĕнчи укçине тĕрĕслерĕ – унтах иккен, никам та илмен, тĕкĕнмен, кĕсьинчи те пур – Шеркей вскочил: в самом деле, сон ли это? Он тотчас метнулся к постели, проверил деньги в изголовье – на месте, никто не тронул, в кармане тоже есть.
В сопоставляемых языках лексемы ужас, страх, паника могут обозначать объект внушения страха: Она настоящий ужас, страхотище, а не человек; Тискер çын – Страшный человек, Пĕччен чух куçа-куçăн тискер курсан, Селимен кана мар, ар çынсен те сехри хăпать – Если столкнешься с таким взглядом наедине, не только у Селиме, у мужиков душа в пятки уйдет.
На основе анализа значений семантических составляющих концепта страх/сехĕрленÿ было обнаружено, что самым частотным в сопоставляемых языках являются семантические признаки «отвращение», «неприглядный вид», что отражается в языках соответствующими единицами: страховидный, страхолюдный / хăрушуллă, тискер.
При осмыслении эмоционального концепта «страх» русским языковым сознанием актуализируется сема легко поддающийся страху: робкий, боязливый. Существенными для чувашского языковогосознания выступает признак эмоционального концепта сехĕрленÿ, как «шок», зафиксированный в значениях фразеологических оборотов сехре хăпарт, сехре хăппи, вирелле тачĕ, шарт сик.
В результате проведенного анализа сочетаемости номинантов концепта «страх» на материале русскоязычной и чувашской художественной литературы выявлены наиболее часто эксплицирующиеся семантические признаки исследуемого концепта, среди которых релевантными для сопоставляемых языков являются: 1) продолжительность переживания страха, актуализирующаяся либо его кратковременностью (внезапный испуг, шарт сик), либо продолжительным характером (вечный страх, сехре хăппи); 2) неожиданность, внезапность возникновения страха: вбить в испуг, сăсăл вĕçтер.
В русском языке страх воспринимается как деятель: страх связывает руки, прожигает насквозь; описывается через актуализацию физиологических проявлений эмоций: …побледнеть, почернеть, посинеть от страха, хрипеть от ужаса. В чувашском языке: хăранăран чĕлхе çаврăнмасть – от страха язык заплетается, чĕнме сасă тухмасть – голос осип, çан-çурăм вĕриленсе – аж взмок, сивĕнсе кайрĕ – похолодел, шуралса кайрĕ – побледнел. В русской культуре страх рассматривается как что-то, заполняющее субъект: Страх наполнил его до краев. В русском языке еще выделяются такие аспекты страха, как его расплывчатость, патологический характер, что актуализирует компонент ‘искренность': неподдельный, форменный страх.
Для более полного представления концепта «страх» мы обратились к лексическим средствам вторичной номинации. В их основе лежит какое-либо сравнение различных фрагментов действительности. Выявление ассоциаций, положенных в основу «переименования», позволяет раскрыть новые грани исследуемого компонента.
Так, исследования метафор, объективирующих страх, позволили выявить некоторые постоянные модели, которые являются значимыми для чувашского языка, представляя наиболее значимые для человека признаки страха.
Особенно значимые характеристики страха проявляются в следующих моделях:
СТРАХ – ЖАР – ОГОНЬ: Шерккей хăйне вĕри шывпа сапнă пек сиксе тăчĕ, сĕтел хушшинчен тухрĕ – Шеркей, вскочив как ошпаренный, вышел из-за стола; Ильяс сывлăш çавăрса илчĕ. Тути чĕтрет хăйĕн. Ахаль чухне ытла йăваш курăнакан Ильясăн куç вут та хĕм сирпĕтме тытăнчĕ – У Ильяса перехватило дыхание, губы задрожали. Обычно спокойный, сейчас он сверкает глазами. Кĕтмен сасă Шерккее шартах сиктерчĕ. Куçне курăнми вут-çулăм пĕтĕм çан-çурăмне хеĕтсе яче тейĕн – вăл пĕр сăмах хушмасăр тилхепине карт туртрĕ те, сул хĕрринче тăракан тĕтрелле мĕлкене халь-халь таптаса лапчăтас пек, лашине вирхĕнтерчĕ – Неожиданный звук заставил Шер- кея вздрогнуть. Он ощутил жар в теле – молча дернул поводья и погнал лошадь, чуть не сбив мелькнувшую в тумане тень на обочине дороги; Вăл ăна ик аллипе чăмăртаса, тĕрлĕ май пăхкаларĕ. Куçĕ вут-хĕм сапнă пек çиçе пуçларĕ – Зажав в руках, он стал рассматривать это. Глаза его метали громы и молнии.
СТРАХ – ОЦЕПЕНЕНИЕ: Çав вăхăтра ăна темле сасă илтĕннĕн туйĕнчĕ; вăл пуçне çĕклерĕ те сасартăк яшт турленсе тăчĕ: икĕ кашкăр ун умне çитсе чарăннă та пăхса тăраççĕ – В это время ему послышался какой-то шум; он поднял голову и резко выпрямился: два волка стоят и смотрят на него.
СТРАХ – УДИВЛЕНИЕ: Тимрукăн сехри хăпрĕ: тĕрме тет-и, ристансене хупса усракан çурт пулчĕ-и вара ку? Тĕрме-и? Тĕрме тени хулара пулать-и? – Тимрук испугался: про тюрьму говорит, это что, дом для заключенных? Тюрьма? Раз тюрьма, значит, это город?; Чим-ха – тем асилес пек тертленчĕ вăл, сăмахĕсене сайран пуçтарса. - Эсĕ, леш… Чаткас Пиклайĕ пулмарăн–и çак? – Погоди-ка, – как бы что-то вспомнив, сказал он, медленно подбирая слова. – Ты, это... Не Пиклай из Чаткасов?; Эс таврăнтăнам, таврăнтăнам? – çине-çине ыйтрĕ вăл – Ты что вернулся, вернулся? – несколько раз переспросил он.
В рамках модели ОЛИЦЕТВОРЕНИЯ СТРАХА выделен возможный вариант, где страх воплощается в образе атакующего, активного субъекта: «Унăн чĕрине сехĕрленÿ вырнаçрĕ» – В сердце у него поселился страх; «Çак шухăш Тимрука хăрата пуçларĕ» – Эта мысль начала пугать Тимрука.
В обоих языках образ страха базируется на представлениях, связанных с ХОЛОДОМ, что объясняется физической реакцией на переживание страха: отток крови от конечностей, замедление потока крови приводит к эффекту замерзания: Шеркей испуганно отскочил, сердце похолодело от страшной догадки, Шеркей сразу догадался, куда она вела, и затрясся, будто его окатили холодной водой; «Вокруг, слава богу, безлюдно, но сердце все время екает, аж озноб по телу пробегает; Унăнçăмламас кĕске пÿрнисем сивчĕрпе аптранă чухнехи пек чĕтреве ÿкрĕç, куçĕ ниçта пăхса чарăна пĕлмесĕр вылять, Шерккейĕн çан-çурăмĕ шăнса кÿтнĕ чухнехи пек чĕтренсе илчĕ, ÿт-тирĕ çÿçенсе сарăлтарчĕ.
Расхождения в метафорическом осмыслении концепта страх русским и чувашским обыденным сознанием проявляются в том, что русской наивной логике свойственно воспринимать страх как нечистую силу, перед которой он оказывается слабым существом: злой демон страха.
Далее мы исследовали фразеологический и паремиологический фонд сопоставляемых языков с целью выявления семантических признаков, объективирующих концепт страх. В результате анализа было выявлено, что концепт страх и в основном объективируется описательными выражениями: побелеть как полотно, белее снега; хут пек шурса кайма, шурă юртан шурăрах; выражениями с использованием номинантов страха/сехĕрленÿ: обмереть от страха; вилсе каясла хăрать.
Поскольку образное основание фразеологизмов признается квинтэссенцией культурной коннотации, связанной с мировидением народа, хранителем национальной специфики, отражением накопленного опыта (В.Н. Телия), то фразеологические средства объективации компонента представляют большой интерес для этимологов, изучающих фразосемантическое поле эмоций в разных культурах.
Из общего числа отобранных единиц обнаружены всего две пары полных лексических эквивалентов, где имеет место совпадение формальных и семантических признаков. Например: бояться собственной тени – хăйĕн ĕмĕлкинчен хăрать; со страхом и трепетом – чĕтресе хăрать.
В основу метафорического переосмысления фразеологических единиц при переживании страха положены различные типы ассоциаций с животными:
- - качества, свойства, повадки (чалăш куç, мокрая курица (человек, имеющий жалкий вид, подавленный, расстроенный чем-либо);
- - поведение (хÿ ре антарать, поджать хвост).
В обоих языках зооморфизмами описывается трусливое поведение человека. И в русском, и в чувашском языках символом трусости считается заяц: робок как заяц, бегать как заяц, мулкач пек хăравçă, мулкач чĕри.
Поскольку эмоция страха является отрицательной, то ее отражение во фразеологизмах чаще всего происходит посредством устойчивых оборотов с отрицательной оценкой. Устойчивые сочетания закивать пятками, поджать хвост описывают недостойное поведение человека. Поскольку быть трусливым человеком, как правило, стыдно, то проявление трусости может выражаться в фразеологизмах с ироничной стилистической окраской, таких как мокрая курица.
При фразеологизации страха через компонент «мужество, храбрость», в значении «способность побороть, преодолеть свой страх и совершить задуманное», употребляются выражения с положительной оценкой, поскольку мужественное поведение, «приручение» страха одобряется и приветствуется: хăнк та тумасть – ему хоть бы хны; куçа мăч та тумарĕ/тумасть, куçа мăч та тумасăр – даже глазом не моргнул.
Количество фразеологизмов, в основе которых лежат фразеологические симптомы проявления одноименной эмоции, приблизительно совпадает. В обоих сопоставляемых языках фразеологизмы достаточно равномерно охватывают в качестве образа формирования значения фразеологизмов органы человеческого тела: не сметь дохнуть, сердце оборвалось, душа ушла в пятки, душа болит, сердце падает, камень на сердце, сердце кровью обливается, сердце падает, сердце/душа не на месте, скребет на сердце, с тяжелым сердцем, с упавшим сердцем, ноги подкашиваются, волосы встали дыбом, язык за порогом оставить, язык заплетается, язык отнялся, язык прилип к гортани, язык проглотишь; чĕре лăштах мар, чун ура тĕпне çитрĕ, чун ура тупанне анса каять, чун ыратать, чĕре картах сикет, чĕре çурăлса тухать, çÿç-пуç вирелле тăчĕ, чĕлхе çĕтрĕ, чĕлхе çыхланать, чĕлхерен юсрĕ, чĕлхене çăтса ярăн».
В обоих языках есть фразеологизмы, связанные с таким проявлением страха, как побледнение, причем цвет лица сравнивается с цветом смерти: виле пек шурă – побледнеть как смерть, и дополняется более нейтральными сравнениями: шурă юртан шурăрах – белее снега; трудности речепорожде- ния: чĕлхе çухатма – языка лишиться, чĕлхе çыхланчĕ, челхе такăнать – язык заплетается.
Специфичным для сопоставляемых культур является объективизация страха через описание выражения глаз: глаза на лоб полезли / лезут, глаза растаращить, куçне-пуçне чарса пăрахнă. В ситуации сильного испуга могут возникнуть проблемы со зрением: невзвидеть свету, небо с овчинку кажется. Русскому языку более свойственно описание непосредственного переживания страха,его симптоматики и поведения в ситуации опасности, являющейся причиной возникновения эмоции (побелеть как полотно, язык к гортани прилип, ножки как лучинки хрустнули).
Общеизвестно, что в паремиях, наряду с общечеловеческим, выражается и специфичное для данной лингвокультурной общности, то, что принято называть «душой народа», поэтому на следующем этапе исследования мы обратимся к паремиологическому аспекту концепта страх.
В качестве критерия классификации паремий были выделены некие инвариантные значения (идеи), объединяющие некоторое множество пословичных единиц из русского и чувашского языков. В результате анализа были обнаружены паремические представления о страхе, имеющие различные предметно-образные наполнения. Выявлены следующие представления о страхе: «Пережив однажды ситуацию страха, человек начинает бояться всего, даже самого незначительного»: (Пуганая ворона куста боится; Мулкач хăй ĕмĕлкинчен хăрать – Заяц своей тени боится). Страх осмысливается через смерть: в русском сознании смерть является неизбежностью, которая рассматривается как переход на другой уровень существования, страх смерти – это естественное чувство человека (Живой человек смерти боится). Подобное восприятие смерти русским сознанием объясняется традиционно русским отношением к жизни: ко всему надо относиться по-доброму, даже к смерти, принимая ее. В чувашской культуре смерть воспринимается как неизбежность: Этем икĕ ĕмĕр пурăнмасть – Не два же века жить. В русском языке страх рассматривается в основном как нейтральный регулятор поступков людей: На всяку беду страха не напасешься; Не стоит тратить свою жизнь на страх.
Русская культура иронично относится к проявлению запоздавшей и неуместной храбрости: Храбр после рати, как залез на полати; осуждает обманчивую внешнюю храбрость: Сердце соколье, а смелость воронья; Молодец среди овец, а против молодца и сам овца.
Обе культуры поощряют и призывают к активному противостоянию страху с помощью действий: Дело мастера боится; Глаза боятся, а руки делают; Куç хăрать те, ал тăвать.
Анализ синтаксических структур паремий показал, что по сравнению с чувашским языком русский язык, отражая концепт «страх», категоричнее выражает предписание, назидание по поводу того, что надо делать в опасной ситуации или как преодолевать страх, достигается это с помощью императивных конструкций.
Поскольку в основе исследуемого концепта находится универсальное понятие эмоции, имеющее мимическое, жестовое, фонационно-просодическое воплощение, то исследование специфики языковой репрезентации невербальных маркеров страха является вкладом в сопоставительное исследование концепта в русской и чувашской лингвокультурах.
Невербальные компоненты проявления страха (мимика, жесты, просодика) обладают этнокультурной универсальностью, поскольку связаны с физиологической и физической стороной исследуемого феномена.
Невербальные индикаторы эмоции имеют двойственную природу плана выражения: с одной стороны, они существуют как непосредственно воспринимаемые проявления страха, а с другой – как их вербальное представление. При описании ситуации переживания страха описывается внутреннее состояние персонажа или внешние невербальные проявления страха (мимика, жесты, внешние психосоматические симптомы): Кругом идет голова, путаются мысли, в глазах туман, в горле ком. Убежать бы, спрятаться. Сжал руками голову, застонал, задвигал острым языком; Ее (Селиме) побледневшие губы часто вздрагивали, правая щека дергалась, выбившиеся из-под платка перепутанные пряди темно-русых волос прилипли к влажному лбу, глаза смотрели тускло. Зрачки были сильно расширены – Селимен тути чĕтрет, пит çăмарти хăрах енчен кăрт-карт турткаланса илет, тутăрĕ айĕнчен арпашса тухнă çÿçĕ пайăркаланса тăрать, куçĕ унăн, ывăнса çитнĕ чухнехи пек, çурма уçă, хăй вăл темĕн çухатнă пек чăл-чал пăхкалать, тем шырать, тем сăнать; Селиме разогнула спину, подняла голову – и сразу же попятилась. Прямо на нее бежали два волка. Вот тебе и телята! Девушка в ужасе прикрыла лицо руками, отчаянно закричала; Лицо Селиме перекосилось, губы задрожали, она снова заплакала; Шерккей нимĕн калама аптраса тăчĕ. Куçĕ тĕксĕммĕн карăннă. Сурчăкне хăвăрт-хăвăрт çăтрĕ, çапах та пырĕ тĕпĕнче темĕн анаймасăр, капланнăçемен капланчĕ, хăй вăл кутăн çаврăнса ларчĕ – У Шеркея язык отнялся. Глаза заволокло от страха. Сглотнув слюну, почувствовал ком в горле, сел, повернувшись кругом.
В художественных произведениях отражается обыденное представление о возможностях невербального представления страха, в них используются такие стилистические приемы, как метафора: страх прожигает насквозь; эпитеты: липкий, тоскливый ужас, молочно-голубой от страха; сравнение: юр пек шурă, хут пек); единицы лексико-фразеологического поля исследуемого компонента(сердце обрывается, кровь стынет в жилах; юн сивĕнет, чĕре сиксе тухать, чун ура тупанне çитет), лексемы, в содержании которых реализованы семы: «дрожать» (дрожать, трястись, содрогаться, лихорадка, чĕтреме, кисренме, сив чир; Шерккейĕн сасартăк аялти тути чĕтренсе илчĕ – У Шеркея вдруг задрожала нижняя губа; Шерккей укçине кăларам пек турĕ. Чĕтреве ÿкнĕ пÿрнисем итлесшĕн мар ăна, шутла-шутла пайтах тертленчĕ вăл. Çапла виç тенкĕ те хĕрĕх пуса çитерсе сетел çине пĕтĕмпе тенĕ пек сарса хучĕ» – Шеркей сделал вид, что достает деньги. Дрожащие пальцы не слушались, он долго их пересчитывал. Отсчитав три рубля сорок копеек, разложил их на столе); «отсутствие цвета» (бледный, бледнеть, побелеть; шуранка, шуралса кайма, шупкаланма); «увеличение размера глаз» (выпучить, вытаращить, растаращить; куç-пуç чарса пăрахма, куç-пуç хуралать) и др.
Общими для сопоставляемых лингвокультур с точки зрения реализации в художественной литературе оказываются следующие семантические признаки эмоционального концепта «страх/сĕхĕрленÿ»: «дрожание», «испарина», изменение цвета лица», в основе которых находятся одноименные физиологические симптомы: Сайте тĕпелтен васкавлăн тухрĕ, сăнĕ-пичĕ сасартăк шур- са кайрĕ унăн – Сайте выскочила из комнаты, лицо ее внезапно побледнело.
Среди мимических проявлений эмоций страха очень часто в чувашской художественной литературе актуализируется «язык глаз», маркер, который составляет основу семантического признака «увеличение размера глаз»: Каньдюк испуганно вытаращил глаза, застыл; Глаза у Шеркея неестественно округлились, стали мутными, лицо покрылось темными пятнами; Тухтар ларнă çĕртен шартах сиксе тăчĕ, патвар çынна куçран витерсе пăхрĕ – Доктор вскочил, взглянул сверлящим взглядом на смельчака, Каньтюкпа Алиме, куç чарса, алăк патнелле утрĕç – Каньдюк и Алиме, вытаращив глаза, попятились к двери; Ан калаç! – куç чарса пăхрĕ Шерккей – Не может быть! – вытаращил глаза Шеркей.
Таким образом, в сопоставляемых языках в значениях лексем, номинирующих концепт страх/сехĕрленÿ, актуализируются много одинаковых семантических признаков, но в русской лин- гвокультуре синонимический ряд представлен шире. Количественное преобладание единиц, номинирующих в русской лингвокультуре, может свидетельствовать о более детальном членении внеязыко- вого континуума, где отдельные психологические характеристики эмоции страха получают в языке специальное имя.
Список литературы
- 1 Ильбек Н. Ф. Черный хлеб: роман / Н.Ф. Ильбек. — Чебоксары: Чуваш. кн. изд.-во, 2004. — 480 с.
- 2 Дорофеева Н. В. Удивление как эмоциональный концепт (на материале русского и английского языков: дис. … канд. филол. наук: 10.02.20 – «Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание» / Н.В. Дорофеева. — Краснодар, 2002. — 214 с.